Короля Лира в постановке Юрия Бутусова играет Константин Райкин, народный артист России, четырежды лауреат премии «Золотая маска». Первые гастроли «Сатирикона» в Екатеринбурге продолжались ни много ни мало 21 день и были приурочены к 275-летию города. А последние случились в 2007 году. Нетрудно подсчитать, что артисты не были у нас целых девять лет. Почему?

— Мы громоздкий и очень добросовестный театр, хотим, чтобы выездные спектакли по техническому воплощению не отличались от «домашних», что выходит боком для устроителей. Но в 2007 году нам помогал господин Чернецкий, которому я очень благодарен, — рассказывает Райкин. — Потом наступил перерыв. Я приезжал в Екатеринбург с сольными спектаклями, а пару месяцев назад мы были здесь на экскурсии. Город ваш знаю неплохо и был поражен изменениям. Активное строительство, новые здания, созидательная энергия.

О политкорректности

— Конечно, мы не насытим интерес зрительской публики одним «Королем Лиром». У нас есть, например, «Лондон Шоу», имеется в виду Лондон Бернарда Шоу. Там играют два темнокожих артиста. Элиза Дулиттл — Лиза Мартинес, моя бывшая темнокожая студентка. А ее папа — Гриша Сиятвинда. У нас единственный театр в России, который имеет двух таких артистов. У нас идет «Макдонах», и обязательное условие — темнокожего должен играть темнокожий! У американцев и англичан считается неприличным, чтобы белый человек изображал афроамериканца. Это страшное надругательство и издевательство над представителями темной расы. Как Лоуренс Оливье играл такого, вымазываясь сажей? Между прочим, это одно из моих самых сильных театральных впечатлений! У нас с этим все в порядке: негр играет негра.

Все оттенки голубого

Райкин признался, что очень хотел бы привезти в Екатеринбург «Все оттенки голубого». Мало кто не слышал о гастролях «Сатирикона» в Питере, когда театр два дня подряд «минировали». Райкин сам выходил к публике, извинялся, просил подождать часа полтора, пока все перепроверят, а затем спектакль продолжался.

— Ситуация откровенно уголовная, — рассказывает Константин Аркадьевич. — Там еще и листовки перед началом разбрасывали. Между тем, это простая, человечная пьеса оренбуржца Владимира Зайцева, пользующаяся огромным успехом у публики. Суть вопроса — отношение к инакочувствующим. Меня только это и интересовало. Очень много смешного. 16-летний мальчик, заканчивая школу, обнаруживает, что он гей. Я по образованию биолог и знаю, что гомосексуализм чаще всего не извращение, а ошибка природы. Но у нас кликушеское время обиженных и оскорбленных. Мракобесие всегда рядом, и любой поп может закрыть спектакль, потому что он, видите ли, оскорблен. Я как человек православный говорю об этом с горечью. Мне горько, что и церковь участвует в этом кликушестве.

Про мат, джаз и Моцарта

— В искусстве интересно то, что так или иначе касается каждого. Если бы фильм о дауне или человеке дождя в исполнении Дастина Хоффмана касался только подобных людей, он не имел бы такого зрительского успеха. Это так или иначе касается каждого, это повод, чтобы поговорить о милосердии, человечности, сострадании. Как бороться с матом на сцене? Эта тема во всем мире закрыта, ее просто нет. Она не является острой. А у нас издали глупый закон. А ведь главная функция искусства — отражать жизнь. Мат — это характерная особенность речи любого слоя. Ничего хорошего в этом нет, но это так. Поэтому запрещать — глупо. Какая жизнь — так и на сцене. Не нравится, меняйте что-то в жизни, а не запрещайте это показывать.

Президент наш человек дипломатичный, как-то сказал, мол, Толстой и Чехов обходились же без мата… Это не довод. Раньше и джаза не было, и Моцарт обходился без рок-н-ролла. Вспять ничего не пустишь, бесполезно. Даже если ставить самые великие произведения так, как они были написаны 100 лет назад, это будет усыплять. Мат в нашей стране пока на сцене — это маленький стресс, шок. Разрешить — и это перестанет через несколько лет быть острым. Как тема с голубизной во всем мире. Там это все равно что сказать, мол, «я блондин» или «я брюнет». Есть ограничения, предупреждения. У нас это 21+. Можно 42+, чтобы смотрели старики, люди, которым все равно уже.

Никогда еще в отечественной драматургии по этому вопросу не высказывались так откровенно, как Владимир Зайцев. Да, это может кого-то шокировать, но ведь можно встать и уйти. В конце спектакля почти все плачут. Это очень сильное произведение. Это смешно, парадоксально, горько и больно… Папа-военный и мама из отдела кадров лишь в конце приходят к божественному пониманию, что важнее всего человек, их родное дитя. Но это происходит слишком поздно. Такой вот спектакль. Но будет ли готово начальство? Оно не готово. Ко многому. Пусть оно готовится.

Про церковь и запреты

Запрещать — это совок, мы это проходили. У нас был запрещен джаз, отдельные инструменты, например, саксофон. Мы странная страна. Такая агрессия в обществе, все друг на друга обижаются. Так и будем? Сначала убиваем, потом ставим храм на крови. Церковь наша, которую саму 70 с лишним лет гнобили, сейчас сама начинает действовать теми же методами. Забыли, что ли? А христианское милосердие, а терпимость? Искусство — это вид деятельности, который может и должен кого-то обижать. Сатира, например. Искусство — это же не только обои или раскрашивание чашек. Это вещь острая, ранящая. Оно должно кого-то обижать и оскорблять. А церковь очень часто оскорбляется. Ее и Джордано Бруно оскорблял, и Галилей, и Коперник. Она была оскорблена, когда он узнал, что земля вертится. Не надо думать, что это истина в последней инстанции. Оскорблена? Ну, ничего, пусть потерпит. Она у нас отделена, говорят, от государства. Хотя догадаться сейчас об этом трудно.

О спектаклях любимых и разных

Я делаю очень разное. От острого до вроде бы пустякового. Например, ставлю Мольера. Хотя если вспомнить, у Мольера ни одна пьеса не выходила, чтобы кто-нибудь не обиделся. И церковь в том числе. Его похоронили за воротами кладбища. «Лекарь поневоле» — это такая пустяковина, трехактная хохотуха. Но у гения и пустяковина гениальная. Комедия многолюдная, а мы сыграем втроем. Мне так хочется. В моем спектакле «Квартет» Гриша Сиятвинда играл один 14 ролей. Зритель не догадывался, что это один и тот же артист, он мгновенно переодевался. И часть фразы за него говорила запись, а он сам себе отвечал в другом образе. Мы делали такие наивные чудеса. Втроем будет еще на порядок сложнее. Это некий реверанс Аркадию Райкину — с мгновенными переодеваниями.

«Король Лир» — одна из самых великих пьес всех времен и народов. Сам он — познающий человек, который в преклонном возрасте вдруг начинает понимать мир. И в этом тоже трагедия, когда истинные ценности он познает в конце жизни. У Шекспира это всегда неоднозначно.

Быть худруком классно. Поставить «Человек из ресторана» по Ивану Шмелеву — идея режиссера Егора Перегудова. А я ему предлагал Островского, обожаю его! Островский такой замечательный драматург, что однажды сыграв в «Не все коту масленица», хочешь играть его еще и еще. Это такое наслаждение, он просто наркотический автор!

Все же знают, чем закончится Ромео и Джульетта. Все же знают! Там в начале выходит хор, сволочь такая. И все сразу рассказывает. Две, говорит, равноуважаемые семьи в Вероне, где встречают нас событья, ведут междуусобные бои, и не хотят унять кровопролитье. Друг друга любят дети главарей, но им судьба подстраивает козни, и гибель их у гробовых дверей кладет конец непримиримой розни. И все. Казалось бы, чего смотреть? А смотрят. И надеются, что все будет хорошо. И плачут от того, что не получилось.

Кризис чувствуется…

При большевиках на культуру шло 7% бюджета, а сейчас — 0,7%, в десять раз меньше. С моей точки зрения, названия «Год культуры», «Год литературы» — это ширма, за которой спрятано равнодушие государства. Культура приравнена к услуге. Театр, литература, кино — это нечто между платным туалетом и химчисткой. Это грубейшая стратегическая ошибка. Мы растим не читающее, не знающее историю, темное, травоядное поколение. Может, это делается сознательно…

Это опасно: нету Бога — вселяется дьявол. Люди продолжают ходить в театр, у нас все же очень театральная страна, но это не бесконечно. Все эти телесериалы, «Пусть говорят» — это же питание для мещанства… Перетряхивают грязное белье знаменитостей, и зритель думает, что это и есть настоящая жизнь. Они сеют зло. Я вообще телевизор давно не смотрю. Мне надоело.

Многие великие произведения поначалу не принимали. Ни одна пьеса Островского не выходила сразу. Все, чем мы сейчас гордимся, лежало сначала под спудом. И сейчас, когда мы, наконец, покончили с цензурой, существовавшей столетиями, опять хотим обратно! В цензуру. Почему и производим впечатление дураков… Проклинаем, ставим памятники, изгоняем из страны, потом улицы называем именами тех, кого прогнали.

Я был в Центре Ельцина и еще пойду. Очень хорошо к нему отношусь. Мне кажется, есть два человека, кардинально изменивших нашу жизнь: Горбачев и Ельцин. Ельцин был смелейший человек, честный и порядочный, что, мне кажется, достаточно редко на таком уровне власти. Он изменил жизнь безоговорочно. Да, делал ошибки, но их не делает тот, кто ничего не делает.

…Напоследок Райкина пытались спросить, о каких ролях он мечтает. Артист возразил, что по натуре не мечтатель, а созидатель, поскольку характер у него сильный, и судьбу он пока держит в своих руках. Четыре «Золотых маски» за лучшую мужскую роль, признание зрителей и овации в конце спектаклей явно подтверждают правильность этой позиции.

[photo300]3362[/photo300]