– Ожидать такого от книги, которая воспринимается многими как краеведческая литература, было почти невозможно. – Признается автор. Первый тираж «Ёбурга» разлетелся буквально за неделю. - Так что интерес к этой книге по всей России – огромный. И наверняка не только у тех, кто любит мои произведения или у имеющих какое-либо отношение к Екатеринбургу. Просто Екатеринбург априори интересен всей стране. – Уверен уральский писатель Алексей Иванов, «размазанный ныне между Уралом и заграницей». Выход новой книжки стал поводом для встречи с читателями...

- Расскажите об источниках, которыми вы пользовались при создании книги? Например, история о противостоянии двух «титанов» - Росселя и Чернецкого…

- В книге 100 новелл. Там упоминаются около трехсот человек и - несколько тысяч фактов… Источников было много! Что касается истории с Росселем и Чернецким, мне о ней рассказывали как непосредственные участники – Аркадий Михайлович Чернецкий и Антон Алексеевич Баков, так и журналисты. Конечно, я читал прессу и агитматериалы, книгу Вадима Дубичева о предвыборных баталиях 1994-98 гг. На меня работали специальные люди, обрабатывающие информацию. Чтобы написать одну маленькую новеллу, приходилось перевернуть кипу литературы и переговорить с кучей людей.

- Долгое время популярной литературы про города – кроме Москвы и Санкт-Петербурга, пожалуй, не было. Вы не собираетесь написать еще о каком-нибудь городе? Может, по заказу…

- Слава Богу, я могу себе позволить работать над тем, что мне действительно интересно, а не по заказам. В принципе в России были попытки написания подобных книг. На мой взгляд, самой интересной была «Как мы кроили Россию» - про Нижний Новгород 1990-х. Правда, читался этот сборник интервью участников событий вяло и скучно. Я понял, что нужен новый формат «говорения о провинции в России» и стал писать книгу в виде новелл. Знаете, я сформулировал, что рассказы столичных телеканалов о российской провинции делятся обычно на три типа: 1) рассказ о приезде в провинцию первого лица, 2) рассказ о катастрофе, 3) байки о провинциальных чудиках. Один «Слово о полку Игоревом» вырезал на рисовом зерне, другой построил в бутылке кораблик или - дом из пивных банок.  Только в таком формате и существует разговор о провинции на столичных телеканалах. Я принципиально этот формат презрел и выдумал для себя новый. О провинции надо говорить серьезно, обстоятельно, интересно. Потому что в принципе нет интересных или неинтересных сюжетов, есть интересная или неинтересная речь. Я считаю, что речь в книге «Ёбург» интересная, поэтому книга и взлетела в бестселлеры.

- Ощущение, что вы описали в книге титанов, которые «иных уж нет, а те далече». Вы видите какую-то новую силу, способную двинуть этот город дальше?

- Титаны это пассионарии, люди  незаурядные, что, впрочем, не означает, что эти люди всегда правы. Титаны не появляются сами по себе, как грибы после дождя. Это всегда функция от времени. Титан это человек, в поступках которого начинает говорить история.

В поступках Росселя, Чернецкого, Бакова, лидеров ОПС Уралмаш говорила история. Если история замолкает, как она замолчала, скажем, в наше время, то она не говорит уже ни в чьих поступках. Люди незаурядные остаются, но нет истории. Вот поэтому нет титанов. Это не претензия к нынешним общественным и культурным лидерам, просто в такое вот скучное время живем… Будем надеяться, что время сдвинется с мертвой точки, и титаны опять появятся.

- Даже бывшие бандиты признают, что вы изобразили их почти хорошими. У нынешних пацанов может сложиться незаслуженный теми «героями» ореол романтизма. Уж больно политики, художники и бандиты получились у вас героическими и позитивными.

- Знаете, это дело вкуса. Одному надо всех расстрелять или посадить, другому – всех простить. По поводу личных страданий – добро пожаловать в церковь. Насчет того, что у меня «все хорошие», это не так. Козе понятно, что они бандиты, бегали, стреляли из автоматов и т.д. Все это описано. Просто в начале книги я написал, что это книга не о взаимоотношениях людей с законом или друг с другом, а - о взаимоотношениях людей с городом. По отношению к городу они являли пример пассионарности, они были способны на поступок. Другое дело, что зачастую эти поступки были злые и нехорошие… Насколько же общество хочет их простить или покарать – это уже вопрос к обществу, и моя книга не сыграет здесь никакой роли. Если общество проклинает их, оно и будет их проклинать, если превозносит – будет превозносить и дальше. К сожалению,  в нашей культурной ситуации книги не имеют решающего значения в подобных вопросах.

- Ваша позиция, выходит, нейтральная, вы выступаете как летописец, не пытаясь ни обелить кого-то, ни оправдать, ни переубедить…

- Ни в коем случае, моя позиция не нейтральная. Просто я – за смелых и храбрых. Неважно, хорошие они или плохие. Они мне нравятся. Я для себя формулирую так: эта книга написана в апологетическом дискурсе, т.е. с изначальным уважением ко всем, про кого я рассказываю. Апологетика не огульное восхищение всем направо и налево, а поиск рациональных оснований. А когда ты как автор документальной книги пытаешься понять рациональные обоснования поступков своих героев, ты начинаешь их поступки уважать автоматически. То же ты заставляешь делать и читателей. Можно осуждать, можно не принимать, не любить, но уважать нужно обязательно. Уважение есть основа апологетического дискурса. А у нас нынче в культуре апологетический дискурс – исключение, а основной тон нарратива – усмешка, стеб, хипстерская пренебрежительная поза. Это позволяет очень легко самовыразиться на фоне других людей, событий или вещей. Это очень дешевый способ самопрезентации, я его не приемлю и в книге не допускал.

- Сколько времени ушло на написание книги и как этот процесс выглядит ежедневно?

- Над книгой я работал чуть больше года. У меня нет такого графика, чтобы в 9 встал, в 10 – подвиг, как у Барона Мюнгхаузена… Я работаю по сюжетам. Если я сделал сюжет за 2 часа – прекрасно, если за 12 – жаль, но что поделать. Если я написал сюжет за 3 дня – значит, я работал плохо и медленно. Буду лишен выходных и – сладкого…

- Кто вам помогал в написании новеллы о рок-движении?

- Я сам во времена рок-революции жил в Екатеринбурге, вертелся, тусовался. Был знаком с Глебом Самойловым, хотя сегодня он вряд ли вспомнит об этом. Но для меня-то это было значимо… Общался я, конечно, с Владимиром Шахриным, с людьми, которые знали Илью Кормильцева, но это люди непубличные. 

- Так все же будете писать книгу о каком-нибудь другом городе?

- Знаете, с Екатеринбургом по яркости ничто не сравнится. Мне уже последовало предложение сделать подобную книгу  про другой город, не скажу про какой. Но я не работаю по заказам, делаю то, к чему душа лежит. Екатеринбург – это супер, ему невозможно найти аналог!

- Есть ли у вас, с вашей точки зрения, «лучшая книга», любимая?

- На такой вопрос у всех писателей существует дежурный ответ: любимая книга всегда последняя. Это все равно, что у многодетного отца спрашивать, какой ребенок у него самый любимый. Неужели он скажет, что самый любимый у него третий и седьмой? Первый получился неудачный, шестой глуховат… 

- Чтобы познакомиться с вашим творчеством, какую из ваших книг вы посоветовали бы первую?

- У меня очень разнообразное творчество. Есть исторические романы: «Золото бунта», «Сердце Пармы», «Летоисчисление от Иоанна»; есть обычная реалистическая проза - «Географ», «Общага» или «Блуда и Мудо», есть жанровая литература – «Коммьюнити» или «Псоглавцы», есть фантастика: «Корабли и галактика». Если человек любит фантастику, я бы порекомендовал ему «Охоту на большую медведицу»; если жанровую литературу – «Псоглавцы», если историческую – «Золото бунта».

- Не собираетесь вернуться к фантастике?

- Я ее оставил как жанр, но не оставил как прием. Как прием она у меня по-прежнему присутствует, и я активно буду ею пользоваться. Как жанр же я ее давно перерос, и вообще как жанр она осталась только нишевым явлением, хоть эта ниша и огромная и суперуспешная. Но, тем не менее, это гетто.

- Вы признавались всем, что вас выгнали из журналистики, и вы перешли на факультет более высоких технологий. Это из-за чего?

- По русскому языку преподавательница у нас была Майданова. Мне страшно нравились ее лекции, я числился в хороших студентах. Меня выгнали просто из-за того, что я не пошел сдавать вторую сессию. Дело в том, что на журфак я поступил случайно. Я всю жизнь, лет с 10-ти, хотел быть писателем. А что такое быть писателем? Это видеть мир как текст, видеть драматургию жизни. В детстве я воспринимал это интуитивно. Это знаете, вор всегда видит мир как чужой карман, боксер – как ринг, дальнобойщик – как трассу. А писатель – как текст. …Тогда писатели были – хорошие, вежливые дяденьки, которые общались с другими умными дяденьками, жили в домах творчества. Их возили в интересные поездки – то на БАМ, то в Антарктиду. Работать они не ходили. У них была прекрасная жизнь! Мне хотелось жить такой жизнью! Я подумал, что после школы мне надо поступать на факультет, который максимально близок к писательству, а это - журналистика. Чуть раньше прочел книгу Валентины Ученовой «Беседы о журналистике». В ней черным по белому было написано: «если ты хочешь быть писателем, не ходи на факультет журналистики». Я решил, что я умнее и поступил. Причем на курс из 70-ти человек «просто так» поступило всего двое, включая меня. Я проучился всего полгода и понял, что книжка была права.

- Был случай, когда вы что-то написали и решили это уничтожить, как Гоголь?

- Скажем так, далеко не все вещи я публиковал. Во времена моей творческой юности были потери двух видов: либо я терял по причине отсутствия царя в голове: дважды терял рукопись «Географа» (по сути, я этот роман написал трижды). То у меня сперли сумку, то я потерял ее сам – работал сторожем и засыпал на каждом шагу…

А было и другое. Меня многому научил Виталий Иванович Круглов, редактор отдела фантастики журнала «Уральский следопыт». Он разрешил мне сидеть возле, набираться ума. Я сидел возле него года полтора, он меня не гнал. Узнал, что я пищу фантастику: одну повесть у меня взял печатать алма-атинский журнал «Простор», потребовавший справку, что поветь не печатал «Уральский следопыт». Виталий Иванович заинтересовался, и я принес ему первую повесть – «Охоту на большую медведицу». Он ее опубликовал, а дальше начал меня «дрессировать». Брал повесть и не читал ее - неделю, месяц, три, полгода. Я сидел, ждал, вспоминал повесть, наконец, понимал, что написал ерунду, приходил и забирал рукопись. Так я забрал у него штук шесть рукописей, а седьмую упрямо не забирал (он опубликовал ее позже). Вот так он меня воспитывал. Пользуясь выражением Александра Грина, это была «отделка щенка под капитана». За это я Виталию Ивановичу страшно благодарен.

- Последняя книга, которую вы читали. Не своя.

- Это книга Ольги Марчук, жены академика Марчука, который стал директором Новосибирского Академгородка – мне ее там подарили. Прочел ее с большим интересом. Такое замечательное явление, как Академгородок вообще не имеет литературы о себе. Парадокс. Такие книги, как «Ёбург», рассказывающие о региональных феноменах, очень нужны.

- Кто ваши литературные авторитеты?

- Таких писателей много! От многих из них вы в моих произведениях ничего не увидите, но на меня они в свое время произвели огромное впечатление. Эти имена не сложатся в систему. Мне страшно нравится Станислав Лемм. И его роман «Непобедимый» мне нравится больше, чем «Солярис». Для меня вечный ориентир – Толстой. Я очень люблю Юрия Коваля. Мне очень нравится Павел Бажов, Фредерик Форсайт с его детективом «День шакала». Мне очень нравятся Стругацкие. Я очень люблю фантаста Сергея Павлова. Очень глубоко, высоко ценю Альфреда Бестера с романом «Тигр Тигр», обожаю Джона Стейнбека и - «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Для меня недосягаемая величина – Маркес и «Сто лет одиночества». Можно долго перечислять.

- Спасибо за тотальный диктант. Кстати, есть ли особо сложное для вас самого правило орфографии и пунктуации?

- А я это функцию в «ворде» стараюсь отключить, считаю себя достаточно грамотным человеком. «Ворд» слишком много на себя берет… Сам же проект «Тотальный диктант» я считаю мощнейшим гражданским явлением, в одном ряду с «Бессмертным полком». Это вещи, рожденные в провинции и ставшие значимыми для всей России, вещи общегражданского звучания. Когда мы принимаем участие в тотальном диктанте, мы тем самым говорим, что хотим писать по правилам, жить по правилам. Мы - общество, культура, а не беспредельщики. Такая заявка – очень мощное гражданское высказывание. Для любого писателя, безусловно, огромная честь получить приглашение писать такой тотальный диктант. Отказываться от этого – идти во фронду, показывать фигу в кармане - просто некрасиво.

- Замечали ли, как вам в голову приходят сюжеты?

- Это как спрашивать у сороконожки, почему она ходит и не запинается. Нет одной точки бифуркации: шел, упал, очнулся – сюжет. Думаешь, развиваешь. Это не продукт вдохновения, это результат интеллектуального труда.

- …Вы сказали, что пассионарии в городе, конечно, имеются, но время скучное. Вы считаете, это хорошо, что время такое, или городу нужен толчок, и хорошо бы, чтобы время было другое?

- Сложно судить. Я думаю, что для Романа Абрамовича, скажем, очень хорошо, что время такое неподвижное. А для какого-нибудь школьного учителя, который хотел бы, чтобы ему подняли зарплату, - плохо. Кому-то нужны перемены, кому-то нет. Так бывает всегда. Печально, что у общества сейчас нет консенсуса по поводу необходимости перемен. Скажем, в конце 80-х у общества был консенсус, что перемены нужны. Даже Цой так пел. Сейчас – нет.

- Возможна ли в принципе какая-нибудь Уральская республика?

- Уральская республика значима не сама по себе, это вещь ситуативная. Если есть необходимость развиваться, но страна не позволяет, проще ампутировать страну вместе со всеми ее проблемами… Тогда и появляются уральские республики. Это не сепаратизм, это желание идти вперед в некомфортной среде. Если среда по-прежнему будет оставаться некомфортной, идеи и проекты вроде Уральской республики могут вновь обрести актуальность.

- Если бы вам довелось встречать в Екатеринбурге хорошего пришлого человека, по какому бы маршруту вы его провели?

- В 90-е я бы сводил его на Плотинку, Широкую речку, улицу Жукова, Октябрьскую площадь, башню Высоцкого, во Дворец культуры «Уралмаш». Туда, где происходили батальные сцены 90-х и нулевых. Если же рассказывать о Екатеринбурге как об отдельном городе, тут история более сложная. Я об этом говорю больше в книге «Горнозаводская цивилизация»… Вы наверняка слышали, что в 2002 году Институт Клода Ляду – это французское подразделение ЮНЕСКО – включил Екатеринбург в число 12-ти идеальных городов мира. Идеальных не в смысле лучших на свете, а в смысле построенных по идеалу. Екатеринбург – идеальный город-завод (не город при заводе, как, например, Магнитогорск), а именно единый градостроительный организм.  И он до сих пор остается главным промышленным городом цивилизации: он единственный воплощает в себе все индустриальные смысле человечества – от зарождения индустрии до наших дней. Например, пруд, Плотинка и Исторический сквер – обозначают собой горный завод с водобойными машинами 18 века; классицизм – улица Ленина, горная аптека (нынешний Камнерезный музей), особняк Глинки, дом Малахова – это время горнозаводской державы военно-заводского режима, 19 век. Это организация индустрии в виде государства. Екатеринбург – это крупнейшее в мире собрание произведений конструктивизма – а это идея индустрии 20 века – жизнь как производство, как промышленность. И, наконец, современный хайтек – та же башня Высоцкий или Екатеринбург-сити – это уже идея индустриальной и пост-индустриальной цивилизации, которая в первую очередь производит софт. Это уже последний, финальный смысл индустриального развития человечества. Как видите, как минимум, четыре индустриальных смысла человечества вплетены в ткань города. Вот это и делает Екатеринбург уникальным городом. Если бы я показывал его специалисту, в первую очередь показывал бы эти вещи. Залез бы с ним на Высоцкий…

- Как вы относитесь к тому, что современные предприниматели сносят старые здания, чтобы на их месте строить тот самый хайтек?

- Очень сложный вопрос. Не буду принимать ни чью сторону, просто приведу аргументы. В конце 80-х начале 90-х в городе шла яростная борьба между Горсоветом, обуреваемым демшизой, и Горисполкомом. Разумеется, они боролись за собственность, она была единственным реальным рычагом власти. Для горсовета одной из реальных форм борьбы было – объявлять здания памятниками истории. Чем больше памятников истории в городе – тем больше сфера компетенции горсовета, тем больше возможностей воздействовать на Горисполком. Это обычная война исполнительной и представительной власти. В те времена горсовет своими указами произвел в памятники истории, культуры и архитектуры примерно 500 объектов. До того их было порядка 80-ти. Не потому, что это достойные сооружения, а из-за войны ветвей власти. Скажем, в Париже всего около 60-ти памятников истории и архитектуры. А в Екатеринбурге их 500! И с этой точки зрения понятно, что снос любой старой развалины не является кощунством. С другой стороны, все равно это памятник, и его надо охранять. С третьей стороны, вся эта ситуация передана теперь с местного уровня ведения – в Москву. У федералов – никакого интереса в сохранении этих памятников. Они специально сохраняют их руинами в центре города – в расчете на откаты и прочее. Таким образом, ситуация замораживается, тормозится. И порой снести такой памятник ночью, тайком от общества – это единственный способ «разморозить» ситуацию. Разумеется, это неправильный способ, но другого – нет. Конечно, общество негодует, когда с ним не советуются застройщики, власти, но вот так у нас неправильно все устроено. Нет одного параметра, по которому можно судить – правильно это или нет. Надо собираться и решать вместе, но это не всегда возможно. Остается только один способ определить – если принятое решение двигает жизнь вперед, значит, хорошо, что оно было принято. Если нет – значит, решение было плохим.

- Будете ли вы что-то исправлять в книге, если вам укажут на неточности и – как это сделать?

- Все комментарии я собираю, разумеется, буду исправлять неточности, если мне докажут, что я действительно ошибся. Несколько раз уже так было. Так что прошу и предлагаю всем посылать комментарии и замечания мне на сайт. Они помогут сделать текст более качественным. 

СЛОВАРЬ

Нон-фикшн — прозаическое литературное произведение, не являющееся ни романом, ни повестью, ни рассказом; деловая или критическая проза.

[photo]1776[/photo]